![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
kanibolotskyОригинал взят у 
tamara_borisova в На реке Апанлы
Где ты, где ты, отчий дом,
Гревший спину под бугром?
Синий, синий мой цветок,
Неприхоженный песок.
Где ты, где ты, отчий дом?
За рекой поёт петух.
Там стада стерёг пастух,
И светились из воды
Три далёкие звезды.
За рекой поёт петух.
Время — мельница с крылом
Опускает за селом
Месяц маятником в рожь
Лить часов незримый дождь.
Время — мельница с крылом.
Этот дождик с сонмом стрел
В тучах дом мой завертел,
Синий подкосил цветок,
Золотой примял песок.
Этот дождик с сонмом стрел.
Сергей Есенин
Я всегда знала, где мой отчий дом и где моя родина, — которых у меня было две: та, что была вокруг и которую я сама увидела едва раскрыв глаза на божий мир, — прекрасная и безбрежная Таврия, распахнутая в море (в том числе и в море света), небо и степь, — и та, о которой (чуть ли не с младенчества тоже) рассказала мне бабушка Маруся: о нашей исторической родине — Тамбовской губернии, — откуда переселились наши предки при царице Екатерине почти два века назад.
Однако моя вторая родина очень долго была мифической — имела в моём сознании статус далёкой и недоказуемо-непроверяемой легенды: я могла сколько угодно изучать «реликтовые породы» тамбовского диалекта, сохранившиеся в бабушкиной речи, слушать и любить все эти пётнушки, шалёнки (и далее по тегу «бабушка моя говорила»), слушать и потом сама рассказывать все эти побасёнки, рассказки, расцвечивающие язык дивными само- и живородными цветами, но... ни язык, ни обычаи, ни «паттерны поведения» к делу не пришьёшь: мало ли легенд придумывают люди вокруг своего происхождения?
И так бы я и думала до сих пор, что всё, что мне рассказывала драгоценная моя бабушка Марусечка, — это отчасти правда, а отчасти — творения её гениального ума, самобытного таланта, — празднично-игровая стихия её яркой и неповторимой личности...
...Если бы не попала мне в руки удивительная книга, которой быть просто не могло, потому что даже небольшие города, не то что малые деревни, сёла и посёлки (пусть и гордо именующие себя «городского типа») обычно удостаиваются в лучшем случае отдельной главы в общей «истории государства российского», а чаще всего нескольких страниц, а то и нескольких абзацев.
А здесь — целый трёхтомник!
Правда, машинописный (увы, в те времена ещё не было Интернета, точнее, он был опять-таки в больших городах, а до деревень дотянулся фактически вот только сейчас), — но три фолианта, общим количеством почти шестьсот страниц... если перевести в «издательские единицы», то это больше миллиона знаков, около тридцати авторских листов (для сравнения — докторская диссертация в соответствии с требованиями научного совета должна составлять от одиннадцати для технических до семнадцати авторских листов для гуманитарных дисциплин).
(Обложки сделал Володя Колодин, использовав собственные фотографии Нововасильевки.)
Конечно, один, без помощи односельчан и без работы в архивах, «простой советский» сельский учитель такой бы титанический труд не выполнил, — но даже и с помощью других людей ему бы такой глыбы не поднять... если бы не был он ещё и «простым и обычным» подвижником, который наметил себе дело всей жизни — и совершил его.
Теперь дело за нами: Григорий Владимирович Каниболоцкий, учитель Нововасильевской средней школы на протяжении четырнадцати лет, а сначала её же ученик в течение восьми, — оставил нам целую энциклопедию по истории Нововасильевки и всего Приазовского края, «захватив» (как захватывает мощный широкозахватный комбайн сразу огромные площади зерновых) и историю всей Таврии от глубоких (до)античных времён и до наших дней, — и ушёл в даль светлую...
А мы теперь должны «довести до ума» этот труд, издав его сначала в нормальном электронном виде (сейчас мы имеем пока спешно сканированные Володей Колодиным страницы: кое-где текст «съелся», кое-где «перекосился», но слава богу, есть доступ к «исходнику»), а затем и в бумажном.
Собираясь несколько лет назад сделать вот такого рода «вводно-обзорный» лоскуток, я и надеяться не могла на такой царский подарок: прочитав все три тома книги по истории Нововасильевки, я просто обомлела — от счастья и восторга, от преклонения перед таким огромным и честным, масштабным трудом: я прочитала в своей жизни (и написала) много научных исследований, — и далеко не все из них могут похвастаться таким высоким уровнем научности, объективности, проработанности деталей, тщательностью изучения архивных документов...
Алла Тарасова сказала, что Григорий Владимирович вёл обширнейшую переписку (эх, если бы он дожил до Интернета и до нас у него в помощниках!), ездил в архивы, неоднократно перепроверял все факты, никому не разрешая вносить изменения в текст, пока он несколько раз всё не перепроверит, — они ссорились и мирились... а с председателем поселкового совета Н. С. Гуровым так и не помирились до самой смерти...
Эти гении такие трогательные — и такие беззащитные!..
Абсолютно всё, что рассказывала мне бабушка Маруся (как далёкие и малодостоверные легенды, почти что «сказки шехерезады»), — подтвердилось в книге!
И про обычаи и верования, и про наряды и идеалы красоты, и про беды народные — войны и голодовки, раскулачивания и продразвёрстку, трудодни, про дела божьи и дьявольские...
Мало того: опрашивая недавно родных (дядю Толю, родного маминого брата, тётю Катю, двоюродную сестру обоих), я никак не могла выяснить отчества дедушкиных родителей: нет, я знала, что прадедушку звали Иваном — потому что дедушка мой был Павлом Ивановичем, — а прабабушку звали Катей — потому что она была семиделка), а они уже не помнили, а возможно, никогда и не знали, поскольку дедушку своего и не видели, родившись уже после его гибели.
И я помнила, как бабушка Маруся мне рассказывала, что дедушки Павликова отца взяли в заложники в 1921 году и расстреляли, — но кто, как, за что? — этого я не знала, потому что подробностей не знали и сами дети, они знали только по слухам — и по слуху (они слышали выстрелы): тётя Катя сказала... нет, что сказала мне тётя Катя, я расскажу в лоскутке с названием «Фламандской школы пёстрый сор», — а в книге Григория Владимировича я прочитала все документы, нашла фамилию прадедушки в списке расстрелянных заложников — и узнала, что прадеда моего звали Иваном Павловичем (а это значит, что ещё и дальше в роду Жмаевых периодически чередовались деды и внуки Павлы с Иванами...).
Я нашла и точную дату, когда умер маленький сынок моей прабабушки Марфуни Киреевой Федя Подковыров — в голодовку 1921-22 годов, искусственно устроенную упырём Сталиным...
Я даю пока что ссылки на нынешний электронный вариант трёх книг (а ещё есть четвёртая, со списком использованной литературы и с указанием архивных источников, увы, пока только в бумажном виде — времени у Володи Колодина и без того было в обрез): 1, 2, 3. (Или тут.)
...Потому что собираюсь рассказывать о данных, содержащихся в книге, только и исключительно в личном и личностном «проявлении» (которое даже у каждого нововасильевца своё, неповторимое, — в зависимости от их личной судьбы и судьбы их рода; тем более что я уже рассказала наиболее общие сведения, касающиеся истории посёлка и края): о том, как я росла на ладошке истории, и в процессе моего «онтогенеза» (моего индивидуального личностного становления) он всё больше и больше срастался с филогенезом (филогенез — это общие закономерности развития, свойственные не только отдельной личности: от греч. phyle род, племя, вид и genos происхождение), а первая его часть (которая фило=племя) всё больше и больше приобретала черты своего омонима (фило=любовь [от греч. phileo люблю]), потому что процесс моего личностного становления (как я всё больше и больше вижу) — это история любви: любви к своему роду и на-роду — моей и нашей ро-ди-не...
...Которая оказалась триедина: тамбовский корень удивительным образом разделился надвое — поровну между Приазовьем и Нововасильевкой: бабушка Маруся и дедушка Павлик родились в Нововасильевке, а их предки — обоих — были в числе первопереселенцев из Тамбовской губернии (я нашла их фамилии — Жмаевых и Поповых — в списках переселенцев), затем, поженившись и родив мою маму (которая, таким образом, тоже оказалась нововасильевкой), переехали в Приазовье — в 1936 году, я выяснила это, спросив у дяди Толи, где он родился (в Приазовье, и так прояснился для меня глубинный смысл даты начала дружбы бабушки Маруси с бабушкой Леной Тыщенко: обе неоднократно повторяли, что дружили с 1936 года — и целых шестьдесят лет, до смерти моей бабушки в 1996 году), дядя Толя фактически родился в последних числах декабря 1936 года, но чтобы не прибавлять ему целый год, бабушка с дедушкой записали ему в паспорт 1 января 1937-го, — мы с Лилей родились в Приазовье, а затем уже вместе с нашими родителями опять вернулись в Нововасильевку: Лиля окончив первый класс, а я в возрасте трёх с половиной лет, и самая сердцевинка личности у меня оказалась вдвойне нововасильевской: фило- и онтогенетически, потому что именно в возрасте от двух-трёх и до девяти-десяти лет (мы уехали из Нововасильевки в 1969 году, в мои десять) закладываются те основы, опоры и скрепы, которые держат потом человека на протяжении всей его жизни...
Думая о натянутой струне-стреле — соединяющей Приазовье с Нововасильевкой (и благодаря спутниковым картам), я осенилась недавно мыслью о том, что эта дорога, по сути, представляет собой ту самую beautiful line, линию Орта́ — удар бича, или скорее пастушеского кнута, античный завиток, кольца золотого руна от римско-мандельштамовских овец, барашки азовских волн: выезд из Приазовья по дороге на Нововасильевку имеет изгиб, зеркально отразившийся на въезде в Нововасильевку:
Да и сама река Апанлы похожа на овечью шерсть — посмотрите, как она кудрявится в районе между Фёдоровкой и Дмитриевкой!
Эти золотые римско-овечьи античные загогулины — словно раздвоенные виноградные усики, которыми цепко ухватилась моя душа за две крепкие опоры: Приазовье с Нововасильевкой, многократно обмотавшись неразматываемой пружинкой: уехали — приехали, но даже уехав — никуда не открепились, потому что поди размотай цепкий виноградный ус, особенно уже одревеснелый, — сломать можно, оторвать или отрезать — да, но живьём отцепить не получится...
Усики молдовы из нововасильевского домрайсада на Почтовой
Интерьер дома в стиле модерн (с линией Орта)
В Нововасильевке продолжала (и продолжает) жить и многочисленная наша «обоюдосторонняя» родня — повыходившая замуж и поженившаяся с такими же потомками первопереселенцев: все Поповы — родные братья и сёстры моей бабушки Маруси по отцу (я рассказывала неоднократно, что мою прабабушку Марфуню, бабушки Марусину маму, первый раз девушкой выдали замуж за многодетного вдовца Ивана Попова, который за несколько месяцев до рождения моей бабушки Маруси утонул, а второй раз она вышла замуж за Подковырова, от которого родился и вскоре умер во время голодовки трёх-четырёхлетним малышом беленький Феденька в беленькой рубашечке), Жмаевы (родные четыре сестры и два брата дедушки Павлика и множество двою- или троюродных) — и их мужья-жёны Васильевы, Вихляевы, Михеевы, Сорокины, Костины... все эти фамилии (включая Киреевых и Подковыровых) я нашла в архивных списках первых переселенцев, основавших Нововасильевку.
Все они так или иначе упоминаются в книге — но нигде они не значатся в списках упырей-мучителей, не замечены ни в каком начальстве: простые труженики, придерживающиеся крепкой веры и твёрдых нравственных устоев...
Пересечение общей и личной истории обнаружилось ещё и на этом снимке (и как говорил Павел Флоренский, в мире ничего не пропадает): вот групповая фотография из нашего семейного альбома: мама среди других учителей Нововасильевской средней школы, а в их числе... Григорий Владимирович Каниболоцкий!
Оказывается, они работали вместе — и обе наши семьи примерно в одно время уехали из Нововасильевки, но никогда не забыли своей родины:
Во втором и третьем ряду за мамой (сидящей третьей справа в первом ряду) — точно наискосок влево и вверх — стоят мои первые учительницы: Екатерина Ивановна Иванова, взявшая нас во втором и третьем классе, и Лидия Николаевна Тороп, учившая в первом чтению и письму, — а Григорий Владимирович Каниболоцкий стоит в самом верхнем ряду, выделяясь роскошной шевелюрой на фоне плаката, торжественно обещающего нам всем счастливую и немедленную жизнь при коммунизме:
Это 1965-66-й учебный год (сказали мне «Одноклассники»), и благодаря этому я уточнила дату на нижней фотке, сделанной в школьном саду (костюм и причёска у мамы те же, и теперь я точно знаю, сколько ей там лет: тридцать три), а значит, мне идти в школу ровно через год, — кстати, теперь я знаю (благодаря Алле Тарасовой), как зовут одну из девочек, стоящих рядом с мамой (Валя Засыпко, та, что справа на снимке, с букетом, — она жива и сейчас уже на пенсии...):
Я ещё буду во всех последующих лоскутках обращаться к бесценным материалам книги — как и иллюстрировать их своими и «всеобщими» — столь же бесценными — архивными фоточками, а пока всего лишь короткая пробежка по бабушки Марусиным «легендам», неожиданно ставшим «былью».
Ну, во-первых, таки из тамбовских мы, таперича это известно точно:
Ну, про словечки и про «тамбовский гховорок» мы всласть наговоримся в «Нововасильевских хокусаях», а пока что про идеал женской красоты.
Бабушка Маруся говорила, восхищаясь чьей-то (женской, ибо для мужчин это был дедушка Павлик в молодости: здааровый [в смысле высокий и крепкий]! чуб у него такой был!) красотой:
— Ой, она такая красивая: высокая, полная, большая, тело у ней белое...
— Мам! — смеялась моя мама, — да разве ж это красивая — полная и большая? ведь это же не лошадь!
— А по-твоему, лучше селявкой быть? — изумлялась бабушка...
(Про селявку ждитя! расскажу, когхда до этого дело дойдёть... ой, ну ладно, так уж и быть: это такая мелкая плоская рыбёшка.)
Правда, так далеко эстетические вкусы бабушки не простирались: рассказывая о манере молоканок надевать на себя множество юбок, бабушка этого не одобряла, и безжалостно пресекала наши попытки одеться как баба рязанская — то есть многослойно-разноуровнево и «толсто»...
Сама бабушка Маруся до понятий молоканской красоты сильно недотягивала: ростом, в остальном всё у неё было хорошо — она всегда была полная, даже в девушках (весила 80 килограммов при росте от силы в полтора метра, чем часто хвасталась, отчего я и запомнила), и никогда не загорала: чуть-чуть побудет на солнце — и скорей прячется, чтобы не испортить «красоты».
А вот дедушка Павлик был красавец хоть куда: до самой старости (до самой смерти!) мягкие, но такие густые волосы, что казались плотно набитой сапожной щёткой, и только прикосновение рукой выдавало мягчайший характер и его самого и его шевелюры: у него был миллион... нет, триллион!.. тонюсеньких, мягчайших и послушных волосинок, чистый шёлк, — в пожилом возрасте почти чёрных, а в детстве... белых!
— А я папе не верила, думала, он что-то путает, когда он говорил, что волосы у него были пшеничные до четырнадцати лет, — сокрушалась моя мама, — а когда у самой волосы стали темнеть, то и поняла (мама в старости стала почти шатенкой, сильно потемнели волосы сейчас и у меня, только мои тонкими были недолго, лишь в раннем детстве, а потом характер выправился весьма твёрдый... да вот, собственно, — бабушки Марусин, а то чей?).
«Дедушка твой в молодости здаро-о-овый был! Это он сейчас согнулся — работа да старость его согнула...
А тогда такой парень завидный был! Чуб у него такой!
И богатый: у него вместе с мамой его, двумя братьями и четырьмя сёстрами мельница была — на восьмерых.
А я бедная — мама у меня вдова, мы ходили по людям работать нанимались, я уже с семи лет в няньках была, а мама моя шила, стирала, готовила на людей.
А дедушка твой в меня влюбился. Мама моя свекровия — хорошая была, меня любила. А сёстры его не хотели — говорили: она бедная и маленькая вон какая!
А я и вправду маленькая: я ещё девочкой была, мне тётка говорила:
— Маняшка, ну что ж ты у нас плохущая такая да маленькая, тебя и замуж никто не возьмёть!
А я ей:
— Взяму-у-уть!
И правда взяли — дедушка твой. И не только он, многие хотели. У меня ухажёров много было — я весёлая была...
Сёстры ему говорили:
— Ну что ж ты её возьмёшь — ты же с ней стесняться будешь по улице ходить!
А он возьми да и скажи:
— А куда я с ней буду ходить?..
Простой был: нет чтобы сказать — я её люблю и стесняться её не буду...».
Да вижу я, вижу, что вы уже просто извелись от любопытства: кто такие эти молокане?
Конец первой части (из-за ограничений ЖЖ на размер поста)
Часть вторая
tamara_borisova в На реке АпанлыГде ты, где ты, отчий дом,
Гревший спину под бугром?
Синий, синий мой цветок,
Неприхоженный песок.
Где ты, где ты, отчий дом?
За рекой поёт петух.
Там стада стерёг пастух,
И светились из воды
Три далёкие звезды.
За рекой поёт петух.
Время — мельница с крылом
Опускает за селом
Месяц маятником в рожь
Лить часов незримый дождь.
Время — мельница с крылом.
Этот дождик с сонмом стрел
В тучах дом мой завертел,
Синий подкосил цветок,
Золотой примял песок.
Этот дождик с сонмом стрел.
Сергей Есенин
Я всегда знала, где мой отчий дом и где моя родина, — которых у меня было две: та, что была вокруг и которую я сама увидела едва раскрыв глаза на божий мир, — прекрасная и безбрежная Таврия, распахнутая в море (в том числе и в море света), небо и степь, — и та, о которой (чуть ли не с младенчества тоже) рассказала мне бабушка Маруся: о нашей исторической родине — Тамбовской губернии, — откуда переселились наши предки при царице Екатерине почти два века назад.
Однако моя вторая родина очень долго была мифической — имела в моём сознании статус далёкой и недоказуемо-непроверяемой легенды: я могла сколько угодно изучать «реликтовые породы» тамбовского диалекта, сохранившиеся в бабушкиной речи, слушать и любить все эти пётнушки, шалёнки (и далее по тегу «бабушка моя говорила»), слушать и потом сама рассказывать все эти побасёнки, рассказки, расцвечивающие язык дивными само- и живородными цветами, но... ни язык, ни обычаи, ни «паттерны поведения» к делу не пришьёшь: мало ли легенд придумывают люди вокруг своего происхождения?
И так бы я и думала до сих пор, что всё, что мне рассказывала драгоценная моя бабушка Марусечка, — это отчасти правда, а отчасти — творения её гениального ума, самобытного таланта, — празднично-игровая стихия её яркой и неповторимой личности...
...Если бы не попала мне в руки удивительная книга, которой быть просто не могло, потому что даже небольшие города, не то что малые деревни, сёла и посёлки (пусть и гордо именующие себя «городского типа») обычно удостаиваются в лучшем случае отдельной главы в общей «истории государства российского», а чаще всего нескольких страниц, а то и нескольких абзацев.
А здесь — целый трёхтомник!
Правда, машинописный (увы, в те времена ещё не было Интернета, точнее, он был опять-таки в больших городах, а до деревень дотянулся фактически вот только сейчас), — но три фолианта, общим количеством почти шестьсот страниц... если перевести в «издательские единицы», то это больше миллиона знаков, около тридцати авторских листов (для сравнения — докторская диссертация в соответствии с требованиями научного совета должна составлять от одиннадцати для технических до семнадцати авторских листов для гуманитарных дисциплин).
(Обложки сделал Володя Колодин, использовав собственные фотографии Нововасильевки.)
Конечно, один, без помощи односельчан и без работы в архивах, «простой советский» сельский учитель такой бы титанический труд не выполнил, — но даже и с помощью других людей ему бы такой глыбы не поднять... если бы не был он ещё и «простым и обычным» подвижником, который наметил себе дело всей жизни — и совершил его.
Теперь дело за нами: Григорий Владимирович Каниболоцкий, учитель Нововасильевской средней школы на протяжении четырнадцати лет, а сначала её же ученик в течение восьми, — оставил нам целую энциклопедию по истории Нововасильевки и всего Приазовского края, «захватив» (как захватывает мощный широкозахватный комбайн сразу огромные площади зерновых) и историю всей Таврии от глубоких (до)античных времён и до наших дней, — и ушёл в даль светлую...
А мы теперь должны «довести до ума» этот труд, издав его сначала в нормальном электронном виде (сейчас мы имеем пока спешно сканированные Володей Колодиным страницы: кое-где текст «съелся», кое-где «перекосился», но слава богу, есть доступ к «исходнику»), а затем и в бумажном.
Собираясь несколько лет назад сделать вот такого рода «вводно-обзорный» лоскуток, я и надеяться не могла на такой царский подарок: прочитав все три тома книги по истории Нововасильевки, я просто обомлела — от счастья и восторга, от преклонения перед таким огромным и честным, масштабным трудом: я прочитала в своей жизни (и написала) много научных исследований, — и далеко не все из них могут похвастаться таким высоким уровнем научности, объективности, проработанности деталей, тщательностью изучения архивных документов...
Алла Тарасова сказала, что Григорий Владимирович вёл обширнейшую переписку (эх, если бы он дожил до Интернета и до нас у него в помощниках!), ездил в архивы, неоднократно перепроверял все факты, никому не разрешая вносить изменения в текст, пока он несколько раз всё не перепроверит, — они ссорились и мирились... а с председателем поселкового совета Н. С. Гуровым так и не помирились до самой смерти...
Эти гении такие трогательные — и такие беззащитные!..
Абсолютно всё, что рассказывала мне бабушка Маруся (как далёкие и малодостоверные легенды, почти что «сказки шехерезады»), — подтвердилось в книге!
И про обычаи и верования, и про наряды и идеалы красоты, и про беды народные — войны и голодовки, раскулачивания и продразвёрстку, трудодни, про дела божьи и дьявольские...
Мало того: опрашивая недавно родных (дядю Толю, родного маминого брата, тётю Катю, двоюродную сестру обоих), я никак не могла выяснить отчества дедушкиных родителей: нет, я знала, что прадедушку звали Иваном — потому что дедушка мой был Павлом Ивановичем, — а прабабушку звали Катей — потому что она была семиделка), а они уже не помнили, а возможно, никогда и не знали, поскольку дедушку своего и не видели, родившись уже после его гибели.
И я помнила, как бабушка Маруся мне рассказывала, что дедушки Павликова отца взяли в заложники в 1921 году и расстреляли, — но кто, как, за что? — этого я не знала, потому что подробностей не знали и сами дети, они знали только по слухам — и по слуху (они слышали выстрелы): тётя Катя сказала... нет, что сказала мне тётя Катя, я расскажу в лоскутке с названием «Фламандской школы пёстрый сор», — а в книге Григория Владимировича я прочитала все документы, нашла фамилию прадедушки в списке расстрелянных заложников — и узнала, что прадеда моего звали Иваном Павловичем (а это значит, что ещё и дальше в роду Жмаевых периодически чередовались деды и внуки Павлы с Иванами...).
Я нашла и точную дату, когда умер маленький сынок моей прабабушки Марфуни Киреевой Федя Подковыров — в голодовку 1921-22 годов, искусственно устроенную упырём Сталиным...
Я даю пока что ссылки на нынешний электронный вариант трёх книг (а ещё есть четвёртая, со списком использованной литературы и с указанием архивных источников, увы, пока только в бумажном виде — времени у Володи Колодина и без того было в обрез): 1, 2, 3. (Или тут.)
...Потому что собираюсь рассказывать о данных, содержащихся в книге, только и исключительно в личном и личностном «проявлении» (которое даже у каждого нововасильевца своё, неповторимое, — в зависимости от их личной судьбы и судьбы их рода; тем более что я уже рассказала наиболее общие сведения, касающиеся истории посёлка и края): о том, как я росла на ладошке истории, и в процессе моего «онтогенеза» (моего индивидуального личностного становления) он всё больше и больше срастался с филогенезом (филогенез — это общие закономерности развития, свойственные не только отдельной личности: от греч. phyle род, племя, вид и genos происхождение), а первая его часть (которая фило=племя) всё больше и больше приобретала черты своего омонима (фило=любовь [от греч. phileo люблю]), потому что процесс моего личностного становления (как я всё больше и больше вижу) — это история любви: любви к своему роду и на-роду — моей и нашей ро-ди-не...
...Которая оказалась триедина: тамбовский корень удивительным образом разделился надвое — поровну между Приазовьем и Нововасильевкой: бабушка Маруся и дедушка Павлик родились в Нововасильевке, а их предки — обоих — были в числе первопереселенцев из Тамбовской губернии (я нашла их фамилии — Жмаевых и Поповых — в списках переселенцев), затем, поженившись и родив мою маму (которая, таким образом, тоже оказалась нововасильевкой), переехали в Приазовье — в 1936 году, я выяснила это, спросив у дяди Толи, где он родился (в Приазовье, и так прояснился для меня глубинный смысл даты начала дружбы бабушки Маруси с бабушкой Леной Тыщенко: обе неоднократно повторяли, что дружили с 1936 года — и целых шестьдесят лет, до смерти моей бабушки в 1996 году), дядя Толя фактически родился в последних числах декабря 1936 года, но чтобы не прибавлять ему целый год, бабушка с дедушкой записали ему в паспорт 1 января 1937-го, — мы с Лилей родились в Приазовье, а затем уже вместе с нашими родителями опять вернулись в Нововасильевку: Лиля окончив первый класс, а я в возрасте трёх с половиной лет, и самая сердцевинка личности у меня оказалась вдвойне нововасильевской: фило- и онтогенетически, потому что именно в возрасте от двух-трёх и до девяти-десяти лет (мы уехали из Нововасильевки в 1969 году, в мои десять) закладываются те основы, опоры и скрепы, которые держат потом человека на протяжении всей его жизни...
Думая о натянутой струне-стреле — соединяющей Приазовье с Нововасильевкой (и благодаря спутниковым картам), я осенилась недавно мыслью о том, что эта дорога, по сути, представляет собой ту самую beautiful line, линию Орта́ — удар бича, или скорее пастушеского кнута, античный завиток, кольца золотого руна от римско-мандельштамовских овец, барашки азовских волн: выезд из Приазовья по дороге на Нововасильевку имеет изгиб, зеркально отразившийся на въезде в Нововасильевку:
Да и сама река Апанлы похожа на овечью шерсть — посмотрите, как она кудрявится в районе между Фёдоровкой и Дмитриевкой!
Эти золотые римско-овечьи античные загогулины — словно раздвоенные виноградные усики, которыми цепко ухватилась моя душа за две крепкие опоры: Приазовье с Нововасильевкой, многократно обмотавшись неразматываемой пружинкой: уехали — приехали, но даже уехав — никуда не открепились, потому что поди размотай цепкий виноградный ус, особенно уже одревеснелый, — сломать можно, оторвать или отрезать — да, но живьём отцепить не получится...
Усики молдовы из нововасильевского домрайсада на Почтовой
Интерьер дома в стиле модерн (с линией Орта)
В Нововасильевке продолжала (и продолжает) жить и многочисленная наша «обоюдосторонняя» родня — повыходившая замуж и поженившаяся с такими же потомками первопереселенцев: все Поповы — родные братья и сёстры моей бабушки Маруси по отцу (я рассказывала неоднократно, что мою прабабушку Марфуню, бабушки Марусину маму, первый раз девушкой выдали замуж за многодетного вдовца Ивана Попова, который за несколько месяцев до рождения моей бабушки Маруси утонул, а второй раз она вышла замуж за Подковырова, от которого родился и вскоре умер во время голодовки трёх-четырёхлетним малышом беленький Феденька в беленькой рубашечке), Жмаевы (родные четыре сестры и два брата дедушки Павлика и множество двою- или троюродных) — и их мужья-жёны Васильевы, Вихляевы, Михеевы, Сорокины, Костины... все эти фамилии (включая Киреевых и Подковыровых) я нашла в архивных списках первых переселенцев, основавших Нововасильевку.
Все они так или иначе упоминаются в книге — но нигде они не значатся в списках упырей-мучителей, не замечены ни в каком начальстве: простые труженики, придерживающиеся крепкой веры и твёрдых нравственных устоев...
Пересечение общей и личной истории обнаружилось ещё и на этом снимке (и как говорил Павел Флоренский, в мире ничего не пропадает): вот групповая фотография из нашего семейного альбома: мама среди других учителей Нововасильевской средней школы, а в их числе... Григорий Владимирович Каниболоцкий!
Оказывается, они работали вместе — и обе наши семьи примерно в одно время уехали из Нововасильевки, но никогда не забыли своей родины:
Во втором и третьем ряду за мамой (сидящей третьей справа в первом ряду) — точно наискосок влево и вверх — стоят мои первые учительницы: Екатерина Ивановна Иванова, взявшая нас во втором и третьем классе, и Лидия Николаевна Тороп, учившая в первом чтению и письму, — а Григорий Владимирович Каниболоцкий стоит в самом верхнем ряду, выделяясь роскошной шевелюрой на фоне плаката, торжественно обещающего нам всем счастливую и немедленную жизнь при коммунизме:
Это 1965-66-й учебный год (сказали мне «Одноклассники»), и благодаря этому я уточнила дату на нижней фотке, сделанной в школьном саду (костюм и причёска у мамы те же, и теперь я точно знаю, сколько ей там лет: тридцать три), а значит, мне идти в школу ровно через год, — кстати, теперь я знаю (благодаря Алле Тарасовой), как зовут одну из девочек, стоящих рядом с мамой (Валя Засыпко, та, что справа на снимке, с букетом, — она жива и сейчас уже на пенсии...):
Я ещё буду во всех последующих лоскутках обращаться к бесценным материалам книги — как и иллюстрировать их своими и «всеобщими» — столь же бесценными — архивными фоточками, а пока всего лишь короткая пробежка по бабушки Марусиным «легендам», неожиданно ставшим «былью».
Ну, во-первых, таки из тамбовских мы, таперича это известно точно:
Ну, про словечки и про «тамбовский гховорок» мы всласть наговоримся в «Нововасильевских хокусаях», а пока что про идеал женской красоты.
Бабушка Маруся говорила, восхищаясь чьей-то (женской, ибо для мужчин это был дедушка Павлик в молодости: здааровый [в смысле высокий и крепкий]! чуб у него такой был!) красотой:
— Ой, она такая красивая: высокая, полная, большая, тело у ней белое...
— Мам! — смеялась моя мама, — да разве ж это красивая — полная и большая? ведь это же не лошадь!
— А по-твоему, лучше селявкой быть? — изумлялась бабушка...
(Про селявку ждитя! расскажу, когхда до этого дело дойдёть... ой, ну ладно, так уж и быть: это такая мелкая плоская рыбёшка.)
Правда, так далеко эстетические вкусы бабушки не простирались: рассказывая о манере молоканок надевать на себя множество юбок, бабушка этого не одобряла, и безжалостно пресекала наши попытки одеться как баба рязанская — то есть многослойно-разноуровнево и «толсто»...
Сама бабушка Маруся до понятий молоканской красоты сильно недотягивала: ростом, в остальном всё у неё было хорошо — она всегда была полная, даже в девушках (весила 80 килограммов при росте от силы в полтора метра, чем часто хвасталась, отчего я и запомнила), и никогда не загорала: чуть-чуть побудет на солнце — и скорей прячется, чтобы не испортить «красоты».
А вот дедушка Павлик был красавец хоть куда: до самой старости (до самой смерти!) мягкие, но такие густые волосы, что казались плотно набитой сапожной щёткой, и только прикосновение рукой выдавало мягчайший характер и его самого и его шевелюры: у него был миллион... нет, триллион!.. тонюсеньких, мягчайших и послушных волосинок, чистый шёлк, — в пожилом возрасте почти чёрных, а в детстве... белых!
— А я папе не верила, думала, он что-то путает, когда он говорил, что волосы у него были пшеничные до четырнадцати лет, — сокрушалась моя мама, — а когда у самой волосы стали темнеть, то и поняла (мама в старости стала почти шатенкой, сильно потемнели волосы сейчас и у меня, только мои тонкими были недолго, лишь в раннем детстве, а потом характер выправился весьма твёрдый... да вот, собственно, — бабушки Марусин, а то чей?).
«Дедушка твой в молодости здаро-о-овый был! Это он сейчас согнулся — работа да старость его согнула...
А тогда такой парень завидный был! Чуб у него такой!
И богатый: у него вместе с мамой его, двумя братьями и четырьмя сёстрами мельница была — на восьмерых.
А я бедная — мама у меня вдова, мы ходили по людям работать нанимались, я уже с семи лет в няньках была, а мама моя шила, стирала, готовила на людей.
А дедушка твой в меня влюбился. Мама моя свекровия — хорошая была, меня любила. А сёстры его не хотели — говорили: она бедная и маленькая вон какая!
А я и вправду маленькая: я ещё девочкой была, мне тётка говорила:
— Маняшка, ну что ж ты у нас плохущая такая да маленькая, тебя и замуж никто не возьмёть!
А я ей:
— Взяму-у-уть!
И правда взяли — дедушка твой. И не только он, многие хотели. У меня ухажёров много было — я весёлая была...
Сёстры ему говорили:
— Ну что ж ты её возьмёшь — ты же с ней стесняться будешь по улице ходить!
А он возьми да и скажи:
— А куда я с ней буду ходить?..
Простой был: нет чтобы сказать — я её люблю и стесняться её не буду...».
Да вижу я, вижу, что вы уже просто извелись от любопытства: кто такие эти молокане?
Конец первой части (из-за ограничений ЖЖ на размер поста)
Часть вторая
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com
no subject
Date: 2016-10-01 09:00 pm (UTC)